|
Поздней осенью вечером |
|
Я помню все наши непрожитые годы. Боязливая торопливость их казалась нам жизнью. Помню море, которое мы никогда не увидим. И лодку на берегу. А в доме, где нас не ждут, сегодня праздник. Кто-то играет на гитаре. Ты сидишь в кресле, сжав руками виски, у тебя болит голова. Ты думаешь обо мне. Веришь, что приду, загляну тебе в глаза и все пойму. Вхожу, вешаю пальто в прихожей, невесомо касаюсь твоих рук. -Здравствуй, - шепотом, - опять голова? Ты молча киваешь, недоверчиво глядя на мое платье. Оно старое-престарое, серое в клетку, с узкими рукавами без манжет, оно многое напоминает. Молчим, каждый о своем. Тихонько глажу твой лоб, виски, до тех пор, пока ты не засыпаешь. Осторожно иду в кухню. Задергиваю ситцевые занавески, "в яблоках", как ты говоришь. Из крана, капля за каплей, как во время древней пытки, вода. Ополаскиваю руки, иду переодеться. На халате не хватает пуговицы, как и вчера, пристегиваю булавкой. Устала. Я будто гость. Как усталая гость, который приходит к тебе каждый день после работы и убегает утром, боясь пропустить трамвай. Утром смеется, тормошит тебя, ещё сонного, говорит что-то хорошее на прощанье... Вечером кажется состарившейся, маленькой, будто успела прожить за день целую жизнь. Жена. Ты пишешь книгу и тебе нельзя мешать. В твоей книге есть девочка, которая вырастет и станет мной. И море, которого мы никогда не увидим. Оно переливается, как импортное покрывало, топорщится, как простынь, что сохнет на балконе. Ты пишешь книгу о нас, какими бы мы были, если бы не были такими, какие мы есть. Иногда ты просишь меня постоять у окна задумчивой барышней, говоришь, что позабыл, как выглядит женщина у окна. Или ждешь рассвета, чтобы с возможной точностью описать как выплывает солнце из-за соседнего дома. Поэтому узнаю в твоей книге себя, наш дом и оранжевый абажур. Вечером у тебя болит голова, и ты, закрыв глаза, долго сидишь в своем кресле... Неслышно вхожу в комнату, твое лицо невозможно бледное в свете фонаря. Ты знаешь, что я рядом. Почти не размыкая губ, говоришь: -Давай зажжем свет... Щелкаю выключателем, и в комнату выливается оранжевое тепло, абажур, будто вытянутая в прямоугольник шаровая молния, повисает над столом. Ты открываешь глаза: -В городе Любеке есть часы всего с одной стрелкой, часовой. Башенные часы. А сам город стоит на островке в два километра шириной и в один, представляешь, в один километр длиной. Томас Манн там жил... И без всякого перехода, вставая: -Тебя так долго не было. Хочешь ещё две страницы? Восхищенно смотрю на тебя. Если бы чуточку раньше ты стал таким... Сдавленно взвизгивает половица, твоя тень начинает медленно вымерять шагами стену, и, будто из другого мира: -Как хорошо я помню наши непрожитые годы. Беспечная, безумная торопливость их казалась нам жизнью... Внезапно холодок в груди. Я плачу, когда не могу изменить то, что мне очень хочется изменить. Май - июль 1999 |